Влияние суфизма

Нетрудно заметить, что перед нами типичная суфийская аллегория со стандартными для нее символами птицы — души, клетки— дольнего мира, демонических существ — противников и помощников взыскующего истины, странствием по горам, во время которого обретаются суфийские знания, и, наконец, достижением божественного Престола и единением с божественной Возлюбленной.

Влияние суфизма в различной степени сказалось и на других: синтетических повестях, а несколько позднее, со второй половины XVII в., на романических и аллегорических шаирах. Одни из них, подобно «Повести о Шахе Мардане», могли действительно являться суфийскими аллегориями («Повесть об Индрапутре») или частично стилизоваться под такие аллегории («Шаир о Сове»), другие — включать отдельные суфийские мотивы, символы, наставления («Повесть об Исме Ятиме», «Поэма о Бидасари»). Любопытно, что даже в таком, не имеющем отношения к исламу шаире, как «Поэма о Кен Тамбухан», обнаруживаются строфы, призывающие читателя к суфийскому самопознанию, что свидетельствует если не об истолковании поэмы одним из ее читателей и переписчиков, жившим, вероятно, в XVIII в., то по крайней мере об умонастроениях той среды, в которой она читалась и переписывалась.

Таким образом, имеются основания полагать, что малайские суфийские сочинения и важнейший в классический период жанр малайской беллетристики — синтетическая повесть не только возникли синхронно и существовали бок о бок, но и формировались в тесном взаимодействии, часто в одной и той же среде, отражая единый историко-культурный процесс. В сфере мировоззренческой этот процесс выразился в пересмотре прежних индуистско-буддий-ских концепций, трансформации одних, отбрасывании других и конечном торжестве «души ислама» — суфийского учения, сумевшего благодаря мусульманскому в своей основе синтезу преодолеть разрыв старой и новой традиций. В сфере «изящной словесности» сходная эволюция привела к взаимопроникновению мотивов, ранее обособленных в различных по происхождению произведениях,— созданию жанра синтетических повестей и синтетических: шаиров. Связь обеих сфер повела к проникновению волшебно-авантюрных мотивов в суфийские произведения, а суфийских мотивов — в произведения волшебно-авантюрные и к созданию хикаятов и шаиров — суфийских аллегорий. Подобно тому как ислам явился интегрирующим фактором в мировоззрении, стиль арабо-персидского сказа, квазимусульманская форма стиха и композиционные принципы мусульманской литературы придали единство и целостность разнородным элементам, вошедшим в синтетические повести и поэмы.

По-видимому, определенное влияние на течение этого процесса оказали связи малайского мира (главным образом Аче XVI— XVII вв.) с мусульманской Индией — Гуджератом, деканскими княжествами Биджапуром и Голкондой, империей Великих Моголов. Исследователи не раз отмечали то воздействие, которое оказали индийские авторы Мухаммад ибн Фазлаллах из Бурханпура, Нураддин из Ранира (Рандер, порт в Гуджерате) и другие на малайский суфизм. По-видимому, не меньшую роль сыграли деканские дастаны в процессе формирования малайских синтетических повестей. Весьма существенно, что в литературе деканских княжеств, переживавших в те же XVI—XVII века период расцвета, сложился своеобразный индо-мусульманский синтез, проявлявший себя в сюжетике произведений, где действовали герои — индусы и мусульмане, персидские пери и дэвы, а наряду с ними ракшасы и Индра, а также в использовании одними и теми же авторами как исконно индийских, так и арабо-персидских поэтических форм. Для литературы этого синтеза были характерны чрезвычайно сильная суфийская окрашенность и пристрастие к созданию аллегорических суфийских маснави, использовавших местные сказочные мотивы. Сходные явления прослеживаются и в литературе, создававшейся при дворе Великих Моголов.