Средневековые малайские представления о литературе

Любовь к прекрасному вызывала в душе чувство изумления, которое при большой интенсивности, полном поглощении души проявлениями прекрасного и слабом контроле над ней разума нарушало правильную «структуру» психики, вело к шоковому состоянию — беспамятству, забытью. В то же время считалось, что разумно созданное, разумно дозированное и разумно воспринятое прекрасное способно стать «утешителем души», стремящейся к нему, рассеять ее подавленность, смятение чувств и аналогичные состояния психики. Учение о психотерапевтическом воздействии прекрасного литературного произведения основывалось на представлении о том, что оно способно вызвать в душе аффект, противоположный тому, что причиняет страдания, и тем самым восстановить нарушенное равновесие души. Если же душу угнетала неразделенная любовь, то чтение прекрасного произведения могло ее сублимировать, вызвав к себе более сильную страсть.

Еще более важным, чем красота, достоинством «правильного» литературного произведения была присущая ему «польза» (точнее, ряд «польз»), под которой понимался учительный смысл произведения, светский или религиозный, скрытый в его глубинной структуре и потому в отличие от красоты постигаемый не чувствами, а разумом, способным проникать в мир невидимого. В свою очередь, считалось, что «пользы» укрепляюще воздействуют на разум.

Таковы были средневековые малайские представления о литературе, делавшие ее единой, целостной и иерархически упорядоченной системой. Единство системы зиждилось на том, что при всей разнородности впитанных ею элементов (исконно местных, индуистско-буддийских, исламских) самосознание малайской словесности в классический период было мусульманским. Это цементировало ее и заставляло литераторов переосмысливать старые произведения и создавать новые в духе мусульманской культуры или по крайней мере не противореча этому духу. И не столь уж существенно, вело ли такое переосмысление старого произведения к его более или менее радикальной перестройке или всего лишь к добавлению «мусульманизирующего» предисловия. Важнее, что благодаря такому предисловию оно могло вписаться в «картину мира» мусульманской культуры и обрести в ней свое место и предназначение. Иное дело литературная практика. Она могла, расходиться, и часто весьма резко, с той, что была присуща ближневосточной или индийской мусульманской словесности (характерно, что основные жанры арабско-персидской поэзии — касида, мае-нави, газель и т. д. так и не получили распространения в литературе малайцев). Литературное самосознание не столько диктовало конкретные правила порождения поэтических и прозаических, сочинений в соответствии с рекомендациями мусульманских поэтик в области метрики, фигур, стиховых жанров и т. д., сколько служило для истолкования и тем самым легализации уже созданных и создаваемых произведений в рамках системы исламской словесности. Для решения этой задачи реконструированная выше литературная теория, лишь в основных принципах соответствовавшая мусульманскому мировоззрению и не слишком вдававшаяся, в «технические детали» поэтики, оказывалась особенно удобной и гибкой, ибо как раз для этих «технических деталей» было труднее всего подыскать аналоги в «типологическом словаре» малайской традиции. К тому же такая обобщенная теория была наиболее естественной для творцов, составителей, редакторов литературных сочинений, чье мусульманское образование носило скорее схоласти-котеологический, нежели филологический характер. Таким образом, восприятие мусульманского литературного самосознания в малайском мире во многом напоминало то по преимуществу обобщенно-теоретическое усвоение в нем канонов индийского зодчества, о котором речь шла выше.

Присущая культуре ислама концепция Мухаммада-Логоса — источника и «опоры» любой из сотворенных вещей (из их числа отнюдь не исключались литературные произведения), придающего стройность и осмысленную целостность мирозданию, естественно, обусловливала и целостность литературной системы. Упорядоченность же ее основывалась на том, что каждая группа произведений соотносилась со строго определенной ступенью в иерархии мироздания, «истекающего» из этого источника.