Санг Бима вонзил свой коготь

О том, какой выразительности и верности деталей достигают порой традиционно «овнешненные» описания противоположных эмоций героев в «Повести о победоносных Пандавах», свидетельствуют, в частности, два ее эпизода. В первом из них повествуется ю неудержимой ярости Бимы, исполнившего обет напиться крови Дурсаны:

«И Санг Бима вонзил свой коготь Панчанака Санг Дурсане в живот, обагрил его кровью и распорол. Санг Дурсана же, почувствовав нестерпимую боль, закусил губу и попытался было ударить Санг Биму кулаком в лицо, но тот успел отстраниться. И Санг Дурсана испустил дух, а Санг Бима припал к той ране и принялся пить кровь двоюродного брата, точно молния. И его борода и усы, напитавшиеся кровью, стали багряными, словно лес, охваченный пожаром. Потом он швырнул труп Санг Дурсаны Махарадже Дурьюда не и крикнул: „Эй, Дурьюдана, получай тело брата!" И ужас объял всех раджей Коравов при виде Бимы, исполненного ярости и опьяненного кровью».

Во втором эпизоде рассказывается об уходе на последнюю битву Махараджи Сальи, нежно любящего жену — Деви Сетиавати и боящегося потревожить ее:

«Когда рассвело, Махараджа Салья пробудился ото сна. Потихоньку высвободил он руку из-под головы Деви Сетиавати и взамен положил ей под голову подушку. Деви Сетиавати придавила край его кайна (кусок ткани, оборачивающейся вокруг бедер, род юбки.— В. Б.), и Махараджа Салья, боясь разбудить жену, обнажил крис и отсек его. Потом он отправился на поле брани, однако прежде взял бетель из своего сосуда, отведал его и положил початый бетель в сосуд жены. Еще же взял ее куклу из слоновой кости,

 начертал на ней строки из кидунгов и какавинов и иные нежные слова и положил подле Деви Сетиавати, сказав кукле: „Если мать спросит, ответь — отец ушел на войну"».

Другой принцип поэтики повести — сплетение в ней, казалось бы, резко противопоставленных тем, в особенности тем войны (смерти) и любви, их неожиданные отождествления и превращения одной в другую. Так, взятие Астинапуры, которую посланец Пандавов — Кришна впервые видит «затуманенной, подобно женщине, побледневшей от рисовой пудры и выглядывающей из-за двери», это, по существу, овладение недоступной красавицей. Та же эротическая тональность окрашивает и описание примет, предвещающих падение столицы Коравов.

Особенно тонко переплетение тем любви и смерти проведена з уже упоминавшемся эпизоде о Салье и Сетиавати, отсутствующем в санскритском эпосе и, по-видимому, добавленном к описанию великой войны по приказу царственного патрона одним из авторов «Бхаратаюддхи» — Мпу Панулухом. В «Бха-ратаюддхе» этот эпизод образует как бы самостоятельную «поэму в поэме», которую П. Зутмюльдер склонен назвать «Сальявадхой» («Смертью Сальи»). Малайская повесть весьма точно воспроизводит яванский оригинал, но, несколько упрощая его изощренную изобразительность, яснее обнаруживают два друг другу противостоящих и друг через друга проявляющихся композиционных центра эпизода: образ «медового моря» — традиционного для яванских и малайских сочинений символа любовной страсти (см., например, и «моря крови» — символа войны и смерти.