ЭЛЕМЕНТЫ ИНДОЧМУСУЛЬМАНСКОГО СИНТЕЗА В МАЛАЙСКОМ ЛИТЕРАТУРНОМ САМОСОЗНАНИИ

Мы уже отмечали, что, хотя общий принцип «утешения» (пенгхибур, пенглипур) остается одним и тем же во всех предисловиях, рассмотренных в предыдущем разделе главы, степень «мусульманизации» их заметно различна. В предисловиях к сказаниям о Панджи («Повесть о Чекеле Ваненг Пати» и др.), по существу, нет ничего специфически мусульманского. В «Повести о победоносных Пандавах» малайский термин индах поставлен в параллель его частичным арабским синонимам (аджаиб, гариб) и отмечено, что прекрасное вызывает к себе любовь (брахи). Кроме того, в этом предисловии в скрытой форме присутствует противопоставление пенгхибур тамсил, эксплицитно, как оппозиция иерархически низшего иерархически высшему, представленная во многих предисловиях, мусульманских по духу.

В «Поэме о Пунггуке» указание на утешительную функцию включено в обрамляющее его довольно подробное изложение мусульманской теории творчества. В дидактическом же сочинении «Поэма о скитальце» оно не только появляется в типично мусульманском контексте, но и содержит характерное замечание о физическом страдании, исцелить которое призвана поэма. В целостном контексте малайской литературы второй половины XVI — первой половины XIX в. все эти упоминания могут быть интерпретированы на основе учения о психотерапевтическом воздействии словесного искусства. В то же время сравнение предисловий к малайским повестям о Панджи, в наименьшей степени подвергшихся мусульманскому влиянию, с некоторыми древне-и ереднеяванскими текстами, относящимися к индуистско-буддийской традиции, указывает на, возможно, иное первоначально объяснение механизма действия «утешительной» функции и позволяет до некоторой степени реконструировать те представления, на основе которых воспринималась мусульманская эстетика в малайском мире.

Исследуя литературную сторону одной из написанных на Бали на среднеяванском языке поэм о Панджи — «Вангбанг Видейя», голландский индонезист С. О. Робсон обращает внимание на ее заключительные строки, объясняющие цель создания поэмы:

«Это конец истории, которую я составил, из ваянг антебан (вид балийского театра.— В. Б.), и изложил в стихах; я не стану возражать, если меня сочтут самонадеянным.

Ибо она (эта история.— В. Б.) служит как бы слезами для тех, кого согнули! муки душевной боли и любовного томления. Но как могла бы она принести облегчение? Став кидунгом в метре papa кедири».

«Слова поэта,— пишет С. О. Робсон,— кратки и, возможно, не вполне ясны. Они могут быть перефразированы следующим образом: поэма заступает место реальной душевной боли индивидуального слушателя или читателя и превращает ее в эстетическое наслаждение. Можно недоумевать относительно того, как достигается этот эффект, однако исследователь индийских эстетических: учений тотчас узнает общий принцип». Указав на сходное описание предназначения литературного произведения в малайской «Повести об Андакене Пенурате» (можно добавить сюда и приведенное выше предисловие к «Повести о Чекеле Ваненг Пати», предисловие к «Повести о Панджи Куде Семиранге» и др.)г на нарративный, а не лирический характер исследуемой поэмы и изображение в ней эмоций героев через их внешние проявления,. С. О. Робсон усматривает этот «общий принцип» в санскритской теории эстетического опыта — раса.

Сам С. О. Робсон ограничивается в изложении этой теории лишь краткой цитатой из «Истории санскритской литературы» А. Б. Кейта. Мы также не видим необходимости в подробном ее описании и осветим здесь лишь некоторые стороны учения о расе, необходимые в дальнейшем изложении.