Царевна воссела на позлащенный престол

Последнее замечание Ибн Халдуна важно как для интерпретации приведенного малайского фрагмента об искусстве чтеца (в нем, как и в сочинении арабского-автора, одновременное влияние на душу оказывают и красота ритмического распева — лагу, и прекрасное выражение смысла — черита... амат индах), так и для понимания воздействия литературного произведения в малайской традиции в целом. О ритмической, гармонизированной рецитации не только поэтических текстов, но и повестей сообщается во многих классических сочинениях, например:

«Отправился попугай в некую страну и там узрел несказанно прекрасного царевича небожителей — индров, который, сидя во дворце, необычайно мелодичным (мерду) голосом читал вслух некую повесть».

«Царевна воссела на позлащенный престол, усыпанный самоцветами, и, окруженная детьми раджей и везирей, дворцовыми девушками, служанками и кормилицами, принялась читать вслух повесть. И той повести... с восторгом внимали все обитатели дворца, ибо звучание (буньи) ее было несказанно прекрасно (индах) и в ней излагались всевозможные наставления мудрых. И голос царевны, читавшей повесть, звучал столь мелодично, что все, кто внимал ей, не могли насытиться слушанием».

Характерно, что нигде в классической малайской литературе — даже при описании чтения в одиночестве — нам не встретилось упоминаний о чтении глазами, «про себя».

О предназначенности для мелодической рецитации свидетельствует и структура сказа самих повестей, расчлененных на более или менее равномерные ритмические отрезки, меньшие, чем логически завершенное предложение, но большие, чем словосочетание. Эти ритмические отрезки, единство интонации которых усилено за счет частых инверсий (сказуемое — подлежащее), отграничиваются друг от друга союзом мака — «и», повторяющимся в начале каждого из них, и выполняют функции, примерно аналогичные стихотворным строкам. При этом, будучи, как правило, интонационно незавершенными, они благодаря этому же союзу объединяются в некое непрерывное целое более высокого порядка — как бы «строфоид», соответствующий микроэпизоду повествования. В рамках этого микроэпизода в основном сохраняется восходящая интонация, в конце же его наблюдается окончательный интонационный спад, предшествующий началу следующего «строфоида», которое часто маркируется словами типа «рассказывают...», «и вот...» (аль-киссах, аракиан, шахдан, хатта и др.) или союзами «после того как...», «когда же...» и т. д. Разумеется, описанная композиция сказа — в основных чертах сходная с арабской и персидской — не выдерживается с абсолютной строгостью, однако она прослеживается в большей части текста, определяя его гармонизированность и близость по строю к стиху.

Далее, прекрасное слово, как и красота вообще, чрезвычайно опасно для человека, не обладающего «совершенным разумом».

«Это повествование составлено из выдержек, заимствованных отовсюду, и от него преумножатся добродетели разумных (янг беракал) и пороки глупцов. Ибо наделенный разумом раб Божий, внимающий историям, повестям либо же назиданиям и запечатлевающий их в своей душе, подобен человеку, который вступает в сад, полный всяческих плодов и всевозможных цветов многоразличной окраски... И те плоды, что хороши на вкус, он срывает и ест, те же, что одурманивают и ввергают в беспамятство (лалей), отбрасывает прочь, опасаясь, как бы они не причинили вреда его душе... Пороки же в душе глупца преумножатся оттого, что он, войдя в сад и увидев те невиданные диковины, возликует и примется хохотать и скакать от радости, словно ненасытный обжора... Мнящий одного лишь себя знатоком, он пренебрежет тем, что не всякий плод едят и не всяким цветком украшаются, что не следует тешиться ими, не разобравшись прежде, который плох, который кисел, который сладок, а который горек и может лишь одурманить... От незнания этого и неразборчивости проистечет вред для глупца. Точно так же обстоит дело и. с тем, кто читает повесть».