Аналоги позднейших хикаятов

По-видимому, исходным образцом для последующих памятников жанра хикаят послужила переведенная с персидского языка «Повесть о Мухаммаде Ханафии». Л. Бракел, обосновывая это предположение, прежде всего указал на то, что данная повесть едва ли не единственное пространное нарративное сочинение, носящее название хикаят как в персидском оригинале, так и в малайском переводе (в персидской литературе хикаят—короткий рассказик типа анекдота). Далее он продемонстрировал, что описание боя из этого хикаята, перешедшее с незначительными изменениями во многие более поздние памятники, буквально воспроизводит персидский оригинал; и, наконец, исследователь довольно убедительно показал, что «Повесть о Мухаммаде Ханафии» является древнейшим из сохранившихся письменных хикаятов (имеются в виду зафиксированные в арабской графике тексты, а не их устные или какие-либо иные прототипы).

Таким образом, имеются основания полагать, что, хотя аналоги позднейших хикаятов существовали еще в древнемалайский период, форма, которую они приобрели в малайской мусульманской литературе, ведет происхождение от «Повести о Мухаммаде Ханафии». Неизвестно, имели ли в раннемусульманский период эту форму малайские переработки индо-яванских сочинений. В подобном предположении нет ничего невероятного, и тогда именно в придании ее, а также в поверхностной религиозной цензуре и заключалась первоначальная мусульманизация малайской беллетристики в целом.

Второй важнейший жанр раннемусульманского периода — это хроники, которые, как и повести, обозначались термином хикаят или носили более специфичное жанровое наименование седжаpax — родословие. Впрочем, хрониками их можно назвать лишь с оговорками, ибо они, в частности, еще не содержали дат.

Исторические сочинения выполняли двойственную функцию. Во-первых, они удостоверяли высокое происхождение и законность той или иной малайской династии. Во-вторых, повествование о судьбах правящего дома и страны велось в них так, чтобы вскрыть тайный смысл событий и природу незримых сил, действующих под их видимой поверхностью, и тем самым обретало дидактическую направленность, на примерах или, точнее, уроках истории воспитывая государей и их подданных. Такое предназначение хроник придавало им не только и не столько историографический, сколь историософский характер.

Композиция ранних хроник (как, впрочем, и большинства хроник классического периода) была двухчастной. В первой части так или иначе излагался миф о происхождении династии, в изначальной форме запечатленный в сравнительно поздних, но чрезвычайно архаичных по содержанию и стилю «Кутейских родословиях», и соответствовавший тому, который послужил прообразом волшебно-авантюрным повестям древнемалайского периода. В нем повествовалось о женитьбе царевича-солнца на рожденной из пены царевне-воде, а затем о браке их сына и царевны, найденной з стволе бамбука — символе земли, чьи дети и основывали династию.

Со временем на этот миф наслаивались сюжеты, восходящие к индийской и яванской эпике, мусульманским легендам. Однако, поскольку хронист воспринимал их как тождественные автохтонному «мифу о происхождении» по теме и структуре, они, как правило, сочетались не хаотично, но как бы повторяя его контур. Как отмечал Я. Рас, «псевдосказание о Раме воплотило в себе комплекс представлений, характерных для малайской концепции того, как основывается династия. Позднее в это псевдосказание о Раме был включен ряд элементов, восходящих к сказанию об Искандаре, в результате чего сложилось сочетание: „миф о происхождении" — псевдосказание о Раме — псевдосказание об Искандаре. Нечто подобное имеет место в яванском сочинении „Серат Барон Секендер", исследуя которое Т. Пижо указал на полную взаимозаменяемость имен героев и предметов, принадлежащих к одной и той же группе в системе классификации, принятой в яванском обществе того времени. Эта формулировка приложима также к „Малайским родословиям" (имеется в виду версия Туна Сери Лананга.— В. Б.) и „Повести о Банджаре"».